С Инной мы через пару дней помирились, хотя у обоих остался неприятный осадок. Она так и не поняла, почему я бросил её посередине улицы, не дослушав историю трагической жизни художника, а я не смог внятно объяснить, что в тот вечер мне нужна была помощь. Что чувствовал себя загнанным и безнадёжно одиноким зверем, как когда-то в детстве в конфликте с отцом.

Елена Алергант

ИСПОВЕДЬ Н.Н.

(глава нового романа «Работа над ошибками». Другая глава опубликована в №7/2023)

Пробуждение

Мы познакомились с Инной в Эрмитаже на третьем этаже. В зале, где собраны импрессионисты. Я топтался у картины Клода Моне, пытаясь рассмотреть то, что недавно вычитал в книге. Вглядывался в перетекание цветовых пятен, размытые контуры, переходил с места на место, но, несмотря на все усилия, не находил ничего особенного. От этого занятия меня отвлёк женский голос:

— Простите, Вы так долго рассматриваете эту картину, будто что-то ищете. Можно спросить, что?

Я оглянулся. Позади стояла девушка, сошедшая с этого полотна. Светло-русые, прямые волосы, расплывчатые контуры одежды в палевых тонах, создавали ощущение нереальности её существования. Будто художник отправил в зал посредника с поручением разъяснить профану суть искусства. Искренне надеясь на помощь, я выразил мучившие меня сомнения самым тупым образом:

— Пытаюсь рассмотреть на картине то, что вычитал в книге об импрессионизме, но ничего не вижу и не понимаю.

 Девушка улыбнулась и ответила вопросом на вопрос:

— А зачем это понимать? Картины не нужно понимать. Достаточно чувствовать.

Эта фраза окончательно сбила с толку. Она полностью противоречила здравому смыслу, который я ставил превыше всего. В результате, мы пару часов провели на выставке, и девушка… Её звали Инна… учила меня отключать голову и включать чувства.

После столь необычной лекции я решил продолжить знакомство и пригласил её в мороженицу. Сделал заказ и, для поддержания светской беседы, спросил, занимается ли она живописью профессионально. Почему-то, столь естественный вопрос собеседницу смутил. Некоторое время она размазывала разноцветные шарики по вазочке, но потом всё же ответила:

— Я закончила художественную школу. С детства считала живопись своим призванием. Писала неплохие картины, разве что… несколько вялые. Так, по крайней мере, казалось. А потом… незадолго до выпускных экзаменов классный руководитель вызвал меня на собеседование. Он имел обыкновение проводить индивидуальные консультации с каждым, кто собирался поступать в Академию или в Мухинское. Его мнение обо мне было не слишком лестным, но поучительным.

Инна некоторое время молча ковыряла ложечкой в подтаявшем лакомстве, создавая узор из розового клубничного, фиолетового черносмородинного и сливочного крем-брюле. Закончив орнамент, полюбовалась результатом, облизнула ложку и продолжила исповедь:

— А сказал он приблизительно следующее. Чтобы создать истинно талантливого человека, природа должна одарить его тремя качествами. Прежде всего, он должен воспринимать окружающий мир не столько логикой, сколько чувствами. Быть левополушарным. Во-вторых, один из органов восприятия должен обладать повышенной чувствительностью. К примеру, абсолютный слух у певца, или абсолютное зрение у художника. Но одного этого недостаточно. Певцу природа должна подарить особое строение голосовых связок, гортани и дыхательного аппарата, чтобы издаваемый звук звучал красиво. А художнику — тонкую моторику. Руку, способную воспроизвести то, что увидела и почувствовала голова.

Пока я осмысливал сказанное, Инна подчерпнула на ложечку изрядную порцию крем-брюле, и, слизнув его, принялась за новый орнамент. Теперь лилово-красные разводы остатков клубничного и черносмородинного, напоминали предгрозовое небо.

Такое довелось видеть впервые. Сам обычно наслаждался не цветом, а вкусом. Прежде всего съедал нежное крем-брюле. Потом переходил к ароматному и сладкому клубничному, а на закуску оставлял терпкое, интенсивное черносмородинное. Но наблюдать за Инной было безумно интересно. Заглянул в лицо и поразился. Неужели она машинально нарисовала мороженым своё настроение?

Закончив второй орнамент, девушка вернулась к рассказу о природных талантах:

— Но, по мнению моего преподавателя, и этого недостаточно. С такими качествами можно создать лишь доброкачественный продукт, какой был сделан десятками тысяч до тебя, и столько же раз будет повторён после. Последний подарок природы талантливому человеку он назвал источником внутренней энергии, доводящим повседневные переживания до кипения. Именно это излучение и отличает, по его мнению, талантливое произведение от профессиональной поделки.

Любитель точных формулировок, я переспросил, построив фразу понятным мне способом:

— Он имел в виду, что художник, писатель, или музыкант должен не только владеть профессиональными навыками, но и иметь что сказать?

В глазах Инны промелькнуло удивление. Мой вопрос её озадачил. Будто мы разговаривали на разных языках. Спустя минуту отрицательно качнула головой и попыталась пояснить доходчивее:

— Всё правильно, когда речь идёт о научной статье или докладе. Но если говорить, к примеру, о музыке… У тебя тоже имеются пластинки с разными пианистами, исполняющими одно произведение. Они могут играть одинаково виртуозно в смысле техники, но от музыки одного мурашки бегут по коже, а другой оставляет равнодушным. Всё дело в переживаниях, в чувствах самого музыканта. И эти переживания через его исполнение передаются нам.

Прочтя на моём лице полное непонимание, Инна попыталась объяснить ещё раз:

— Представь двух художников. Они поставили натюрморт и сели писать. В итоге один великолепно нарисовал спелое яблоко, сочный окорок и бокал вина, а другой— свой аппетит к этим яствам. Понимаешь разницу?

Из этого объяснения понял только одно: мы действительно говорим на разных языках. В моей лексике преобладает глагол «понимать», а в её — «чувствовать».

Всё же она рассказала свою историю до конца. Учитель, разбив вдребезги мечту детства, дал взамен другую. Ему нравились сочинения Инны. Считал, она обладает даром слова, и посоветовал поступать на искусствоведческий. Утверждал, что грамотных и умных просветителей в этой области можно пересчитать по пальцам.

Прощаясь, я обещал позвонить на следующий день, но не позвонил. Сперва хотел разобраться с собой, вернее со своими полушариями. Было совершенно очевидно, что я — сугубо правополушарная вычислительная машина, предназначенная анализировать и просчитывать.

Вспомнился учебник по анатомии. Изображение головного мозга. У здоровых людей он абсолютно симметричный, так что же природа вытворила с моим? Создала анатомического монстра?

Представил рентгеновский снимок собственного мозга: справа объемная масса, заполненная извилинами и нервными окончаниями, а слева вялый, сморщенный отросток.

Даже для верности покрутил головой. Может, если не напрягать шею, голова будет свешиваться вправо? Но голова не свешивалась, значит вес в ней распределён равномерно. И всё же чего-то там не хватало.

К примеру, часто и с удовольствием хожу в Филармонию, но как я привык слушать музыку? Сперва внимательно изучаю программку, где мелким шрифтом описывается «содержание» исполняемой симфонии. Типа: «В первом фрагменте природа наслаждается покоем. Птички чирикают, ручеёк журчит, лёгкий ветерок теребит верхушки деревьев. Во второй части слышится приближение бури. Темп нарастает, звучат грозные раскаты духовых и ударных. Деревья гнутся под шквальным ветром, ручеёк превращается в бурный поток… и, наконец, разражается катастрофа, сметающая всё на своём пути. Земля мертва. Затем она начинает постепенно оживать. Сквозь обломки пробивается травка, возвращаются птицы и звери, и жизнь зарождается снова. А потом новая катастрофа, новая разруха и так далее».

Слушая музыку, узнаю эти картины, сопереживаю, радуюсь каждому новому возрождению жизни и тоскую от знания, что она всё равно обречена. По дороге домой размышляю о собственном бытие. Похоже на сценарий моей жизни: короткие вспышки надежды, сменяющиеся очередным крушением и так до конца, до полного угасания.

Точно также рассматриваю картины старых мастеров, в которых всегда ясен сюжет. Десятки изображений Мадонны с младенцем, но каждый художник предлагает свою трактовку. У одного — юная мать, беззаботно играющая с ребёнком, у другого — скорбящая молодая женщина, заранее оплакивающая обречённого на муки сына, у третьего — мать, самоотверженно дарующая миру мессию. Вглядываюсь в лица женщин, пытаюсь восстановить в памяти подробности библейской легенды. Знала ли Мария доподлинно, в чём состоит миссия, возложенная на её сына? Знала ли, на какие муки обречён? А потом мысли опять возвращаются к самому себе. Всё же незнание будущего лучше. Можно безмятежно радоваться счастливым моментам.

Сегодня, возвращаясь домой после знакомства с Инной, я впервые осознал доминантность своего правого полушария. Музыку и живопись я воспринимаю, как литературу, где всё завязывается на сюжет. Разница лишь в языке, на котором сообщается конкретная информация и умозаключения. Поэтому и не смог поладить ни с джазом, ни с живописью, начиная с импрессионизма. Не нашёл ясного, однозначного содержания.

Домой возвращаться не хотелось. Постные, унылые лица родителей, их постоянная перебранка по мелочам вызывали отвращение. Да, именно отвращение. Но ведь это тоже переживания! Значить левая часть головы функционирует. Вспомнились чувства тоски, обиды, унижения, ярости во время нападок бабушки и отца. А Лёвушка… его отвратительные эскапады вызывали шквальные эмоциональные бури. Но всё это лишь дурные чувства, а как же с хорошими? Они тоже случались. Нежно-зелёная вуаль, наброшенная на кусты в первые дни весны, пожары золотой осени, хрустальные деревья в зимнем парке… Всё это было, но… кратковременно, мимолётно, а потом опять накатывала тоска. Дурные чувства я рано научился скрывать. Люди, причинявшие боль, были моими врагами, а врагам незачем знать, что их снаряды попали в цель. Пусть думают, что промахнулись.

Так и есть. Я не любил свои чувства, потому что они причиняли боль. Заталкивал в недоступный, железобетонный ящик. А разум любил. Он дарил радость. Элегантно решал сложные математические задачи, разгадывал электронные схемы и помогал получать удовольствие от музыки, картин и стихов. И только сейчас до меня дошло, что таким путём превратил себя в однополярного инвалида.

В конце недели всё же набрался смелости и позвонил Инне. Она не забыла о нашем знакомстве и явно обрадовалась, услышав мой голос. С тех пор мы стали встречаться регулярно. Ходили в музеи, в театры в кино и просто гуляли по улицам. При этом говорила в основном она. Рассказывала о случаях из жизни, о подругах и о том, что услышала на лекциях. Моя жизнь, профессиональные интересы и планы на будущее подружку не слишком интересовали.

Однажды Инна заговорила о детстве. Без злобы. Скорее с иронией. Словами из русской сказки:

— Было у царя три сына. Старший умный был детина, средний сын — и так, и сяк. Младший вовсе был дурак. Так и у меня в семье. Я была младшей сестрой, а следовательно старшая считалась детиной умной, а я… так как третьей не оказалось, совмещала одновременно две роли. «Так и сяк» и дурочки.

Подхватив шутливую подачу, я продолжил разговор в том же тоне. Напомнил, что младший детина всегда оказывался везунчиком. В какой-то момент знакомился с Василисой-Прекрасной, или с Еленой-Премудрой. Милые дамы сперва вытаскивали его из всех неприятностей, а потом сажали на трон. Мне было любопытно, кто же сыграл в жизни Инны роль Василисы.

Инна загадочно улыбнулась и сообщила, что ни в сказки, ни в семейные саги не верит. Предпочитает надеяться только на себя. А поступив в художественную школу, вообще от семьи дистанцировалась. Внутренне. Живёт до сих пор с родителями, но все сравнительные оценки семьи её уже не волнуют. Пусть развлекаются, если больше заняться нечем. Потом, измерив меня недобрым взглядом, ехидно спросила:

— А ты вроде старший детина, а значит умный?

В тот период рассказывать о своём детстве я был не готов. Облик забитого, страдающего нервной астмой подростка противоречил моему представлению о настоящем мужчине, поэтому лишь многозначительно хмыкнул и промолчал.

Наши отношения развивались рывками. Короткие фазы взаимопонимания сменялись затяжным раздражением. Виной тому были пресловутые глаголы. Инна категорически отрицала существование здравого смысла, доходя иногда до абсурда. Однажды мне удалось достать билеты на какой-то дефицитный спектакль. До театра можно было добраться либо на автобусе, либо на трамвае. Причём на автобусе почти вдвое быстрее. Инна настаивала на трамвае. Он кружит по очень красивым улочкам, которые мне необходимо посмотреть. Время оставалось в обрез. Я показал на часы и призвал к её разуму. Обидно прийти к закрытым дверям и пропустить первый акт. Что касается улочек, то полюбоваться ими можно и завтра.

Инну такое решение не устроило. На завтра обещали солнце, а выглядят они романтично лишь в пасмурную погоду. Такую, как сегодня. При этом она презрительно фыркнула и очередной раз обвинила в упрямстве и прагматизме. Не ведая, что творит, она надавила на больную мозоль. Воспоминания о распрях с отцом подействовали на меня, как красная тряпка на быка. Я, ни слова не говоря, протянул ей один билет и пожелал удачного путешествия на трамвае. Запрыгнул в автобус и покатил в театр.

Инна, как и ожидалось, подоспела только ко второму акту. В итоге, я остался в виноватых. Моя упрямая дурость её так расстроила, что она села не в тот трамвай, заехала бог знает куда, а потом полчаса выбиралась. После этого мы целую неделю не общались.

Я не звонил, хотя догадывался, что неправ. На самом деле у нас было достаточно времени, чтобы проехать по улочкам, которые Инне хотелось показать. Мы пришли бы вовремя, получив удовольствие и от улочек, и от спектакля. Но меня обозлило, что она обращается со мной, как с безмозглым ребёнком, которому нужно всё разжевать и положить в рот, не спрашивая, хочет ли он это глотать. Похоже, я на самом деле упрямый бульдог. Сын своего отца. И реагирую так же, как он. Может он всё же был в чём-то прав, желая сломать мой характер? Знал, что всю жизнь буду повторять его ошибки?

На самом деле я дёргался по другой причине. Дело было в пресловутом правом полушарии. В середине четвёртого курса посчастливилось попасть практикантом на кафедру. Моим руководителем стал молодой, очень симпатичный аспирант. Он готовился к защите кандидатской и нуждался в добросовестном помощнике, проводившем эксперименты и обрабатывающим полученные результаты.

Я был в восторге от такой удачи, потому что давно бредил наукой. С пятнадцати лет с жадностью поглощал книги из серии «Жизнь замечательных людей». Преимущественно о физиках, совершивших выдающиеся открытия. Этой теме, казалось, принадлежит будущее. И теперь я, человек не лишённый талантов, стал соучастником великих свершений.

После занятий часами сидел в лаборатории, старательно проводил измерения, заносил результаты в протокол и в расчерченную на куске ватмана систему координат. Картина получалась потрясающая. Точки, расположившиеся на бумаге, напоминали «Туманность Андромеды».

К моему удивлению, шефа это нисколько не смутило. Он взял в руки лекало, уверенно прочертил плавно изгибающуюся дугу и, похлопав меня по плечу, пояснил:

— Не тушуйся, парень. Всё нормально. Со временем тоже научишься правильно интерпретировать научные данные. Осталось только привести всё в порядок.

Цветной шариковой ручкой лихо очертил область вокруг дуги и дал новое задание:

 — Все данные, попадающие в это пространство, перенеси в чистовик протокола, а черновик выбрось в мусорное ведро. Он нам не понадобится.

Я испытал чувство неловкости. Неужели измерения были настолько халтурны, что место им только в помойном ведре? Шеф заметил моё смущение и поспешил успокоить:

— Не переживай. Всё нормально. Навык приходит с опытом, а вслед за опытом потянется интуиция. Со временем исследователь начинает кожей чувствовать, где правильная дорога, а где тропинка, ведущая в никуда. У тебя всё ещё впереди.

Я аккуратно выполнил поставленную задачу и приступил к следующему эксперименту. К концу учебного года в моём послужном списке числилось уже три таких графика. Всё это время я пытался говорить о своих делах с Инной. Сперва хотелось похвастаться успехами. Как ни как, первое научное исследование. Рассказывал о движении электронов в сверхвысокочастотном поле, о стратегическом значении темы, о перевороте в науке и прочих физических тонкостях. Её глаза покрывались тонкой плёнкой непонимания и скуки. Переждав моё словоизвержение, подруга плавно переключалась на то, что интересно ей. В одном случае предлагала сходить в Эрмитаж на выставку Императорского фарфора, недавно вернувшегося с реставрации, в другом — посетить мастерскую начинающего художника, работающего в стиле Сезанна. Во всяком случае, к моим достижениям она оставалась равнодушной.

Под конец меня начали одолевать сомнения в собственной талантливости. Во всяком случае интуиция, обязательное условие любых научных открытий, так и не просыпалась. По-прежнему не понимал, как интерпретировать полученные данные. Иногда дома, сам для себя, пытался предугадать форму конечного графика, но у шефа всегда получалось нечто иное. К сожалению, он не спешил объяснять, на каком основании рисует итоговые кривые. Просто потирал руки и радовался результатам.

Поделиться с Инной своими сомнениями, как всегда, не успел. Она заканчивала курсовую работу по иконописи и готовилась к поездке на практику в Новгород. Естественно, сверхвысокие частоты в такую программу не вписывались. Да и мне не хотелось терять имидж талантливого физика с большим будущим. Более того. Предпочёл сохранять за собой привилегию значительности: ей не хватает интеллекта, чтобы проникнуть в высшие сферы, в которых я чувствую себя, как рыба в воде. Поэтому, благополучно сдав сессию, пожелал Инне хорошо провести время в Новгороде, и отправился на заработки в стройотряд. А там меня затянуло в водоворот, не имеющий ничего общего ни с ядерной физикой, ни с высокочастотными излучениями. В водоворот первого сексуального опыта.

Моей боевой подругой оказалась весьма экстравагантная девица. Красная командирша времён Гражданской войны. Парни в шутку прозвали её Анкой-пулемётчицей. К сексу она относилась с той же яростью, что и к борьбе за светлое будущее. Любовной прелюдии предпочитала сражение. Партнёр должен был набрасываться на неё, как изголодавшийся зверь, покорять, принуждать и наконец побеждать. После этого она довольно урчала и засыпала, как малый ребёнок. Естественно, я тоже получал свою порцию удовольствия, но потом, когда всё заканчивалось, оставалось отвратительное послевкусие. Будто извалялся в грязи.

Наконец лето закончилось, и мы разъехались по домам. На вокзале боевая подруга сунула мне в руку бумажку с номером телефона. Как только она скрылась из виду, я скомкал листок и выбросил в урну. Продолжать эти дикие отношения не хотелось.

К тому времени с Инной мы встречались уже полгода. Я увлёкся ею, как говорится, с первого взгляда. Внешности этих двух девушек могу описать только на языке искусства. Анка была типичной амазонкой. Мускулистой, стремительной воительницей. А Инна… Ожившей египетской статуэткой, со славянским лицом и светлыми, прямыми волосами. Мягкое, вытянутое в длину тело, тонкая гладкая кожа и ни малейшего намёка на силу, готовую оказать сопротивление. Я понимал, что понадобится немало времени, чтобы вытравить из собственной памяти поселившегося в ней хищного зверя.

В конце лета я вернулся в город мужчиной, обогащённым первым сексуальным опытом и первыми, самостоятельно заработанными деньгами. С Инной мы договорились встретиться в Летнем саду. Я заметил её ещё издали. Светлая, доходящая до щиколоток юбка, блузка, стекающая мягкими складками по плечам и груди. Низкое августовское солнце размывало контуры движущейся навстречу фигурки. Казалось, она не бежит по аллее, а плывёт по воздуху, не касаясь земли.

Инна подлетела ко мне, прижалась всем телом и протянула губы для поцелуя. Я целовал послушные губы, чувствовал нежную мягкость прижавшегося тела. Ощутил… да стоит ли описывать словами чувства молодого мужчины, когда к нему прижимается восхитительная женщина. И вдруг… зловредная память выплеснула вкус хищных губ Анки-пулемётчицы и ощущение её вечно изворачивающейся, жёсткой спины. Мне стало мерзко и стыдно. Будто от меня пахнет нечистотами и развратом. Разум сделал робкую попытку вмешаться: «Я не изменял Инне, не предавал её. Ведь у нас ещё ничего не было». Но чувства оказались сильнее.

Аккуратно отстранил её от себя, взял за руку и повёл к выходу. Несколько минут шли молча. Инна погладила мою ладонь и рассмеялась:

— Надо же. Мозолистая рука пролетария! Теперь верю, что работал, а не романы крутил.

Протянула вперёд свои узкие ладони с длинными, тонкими пальцами, и жалобно произнесла:

— Мои тоже не лучше. Даже ногти пришлось отстричь. Все переломались. И грязь въелась. Наверняка вековая.

И начала рассказывать о практике, где им было поручено разгребать и выносить строительный мусор, непригодный для реставрации. Далее перешла к описанию церкви с остатками росписи Феофана Грека, о бешенном темпераменте, граничащем со святотатством. На этот раз её болтовня оказалась истинной благодатью. Я мог молча идти рядом и постепенно избавляться от напряжения.

В институте меня тоже поджидал сюрприз. Шеф, молодой аспирант, радостно пожал мою загрубевшую, пролетарскую руку и сообщил приятную новость. Профессор, его научный руководитель, очень доволен нашими результатами. Если так пойдёт дальше, к концу года его аспирантская кандидатская будет готова. Результаты этих исследований являются частью докторской самого профессора, а значит, и тот выходит на финишную прямую. Потому могу считать, что диплом у меня уже в кармане. Но это ещё не всё. Профессор считает, студента, как и соловья, баснями кормить не стоит. Поэтому мне велено записаться в СНО (студенческое научное общество). Тогда буду получать за свою работу зарплату. Пятьдесят рублей в месяц, а вместе со стипендией вообще девяносто пять.

Я не поверил собственным ушам. По тому времени это была очень приличная сумма. Ведь после института ставка молодого специалиста, как правило, колеблется между сотней и ста десятью. А я, студент четвёртого курса, буду получать девяносто пять! Новость была действительно потрясающей, потому что денег мне всегда не хватало. Я по-прежнему жил с родителями. Считалось, что питаюсь из общего холодильника, а стипендия остаётся на личные нужды. На самом деле ситуация складывалась иначе. Домой я приходил только поздно вечером. Вдвоём в проходной комнате нам с повзрослевшей сестрой жить стало невозможно. Заниматься не могла ни она, ни я. Изрядно постаревшая бабушка, дурея от одиночества, постоянно шастала туда-сюда в поисках общения. Из многочисленных подруг, с которыми раньше часами болтала по телефону, почти никого не осталось. На улицу выходила редко. Болели колени и прыгало давление. Родители целыми днями на работе, а мы — в институте. Вот и радовалась любой возможности хоть с кем-то поговорить. По привычке пыталась вызвать интерес, намекала на какие-то страшные семейные тайны, но для меня дела давно минувших дней потеряли актуальность. Кому интересно чужое мутное прошлое, если впереди маячит собственное блестящее будущее?

Отношения с семьёй оставались, по-прежнему, холодными. Отец не простил обвинения, выплеснутого когда-то на грани отчаяния, а я так и не смог забыть его издевательств. Мама, несмотря на чудесные каникулы в Севастополе, тоже предпочитала безопасную дистанцию. Во всяком случае, я старался как можно реже бывать дома и, по возможности, не приближаться к семейному холодильнику. Жизнь делилась между институтом и Инной. Лекции, библиотека, работа на кафедре и два раза в неделю интенсивные тренировки в спортивном зале. Преподаватель физкультуры разрешил по вечерам, после конца учебного дня, качать мускулы на учебных снарядах. Уроки кузена, обещавшего превратить меня в морского дьявола, не прошли даром. Я научился ценить красоту тела не меньше, чем изысканность ума. Поэтому, изрядная доля моего скромного бюджет, уходила на еду и на транспорт. Билеты в театр, филармонию, на выставки, пластинки и книги съедали остальное. На новую одежду не оставалось практически ничего. Тешился отговоркой, что высокий рост и спортивная фигура придают заношенным тряпкам имидж свободолюбивого хиппи.

В этом смысле Инна оказалась идеальной подругой. Она не требовала от меня финансового джентльменства. Все совместные развлечения оплачивались пополам. Тем не менее каждый раз чувствовал себя очень неловко, когда в мороженице, или в пирожковой она вытаскивала кошелёк и платила за нас обоих.

И вот теперь на меня свалилось немыслимое богатство! Не наследство от тётушки, и не родительская подачка с барского плеча, а первые деньги, заработанные исследовательским талантом. А в том, что талант имеется, я всё ещё не сомневался.

Учебный год начинался превосходно. На кафедре я с большим усердием проводил измерения, предъявлял шефу роскошные «туманности Андромеды» и «Млечные пути», на которых он твёрдой рукой чертил единственно правильные траектории.

Осенью изменились наши отношения с Инной. Однажды её родители уехали на выходные в Таллин, и она пригласила меня к себе. То, к чему мы давно были готовы, произошло. Сейчас, когда демократия и свобода слова отменили табу на эротику в литературе, многие авторы кинулись описывать во всех подробностях сексуальные сцены героев. Но мне присоединяться к этому многоголосью не хочется. Вряд ли сообщу что-то новое. Могу сказать лишь одно. В русском языке существует множество слов, обозначающих этот процесс. От самых скабрезных, до самых возвышенных. А я в тот день прочувствовал словосочетание, которое раньше встречал только в переводной литературе: «они любили друг друга».

В нашем языке понятие «любовь» относилось к духовной сфере. Любовь к родителям, к детям, к близким людям, но, самое главное, к Родине. Что касается телесной любви… Если измерить русские термины по степени скабрезности шкалой от минус десяти до плюс десяти, то всё, что происходило с Анкой-пулемётчицей, я обозначил бы цифрой «минус восемь», а с Инной… не иначе, как просто «любовь».

Через полгода мне удалось не только подправить свой гардероб, но и превратиться в отменного джентльмена. Я щедро оплачивал театральные билеты за двоих и категорически запрещал Инне хвататься за кошелёк в кафе и в пирожковых. Единственно, что нарушало гармонию жизни — это научная интуиция, которая никак не хотела просыпаться. Часами просиживал в библиотеке, изучая книги по статистике и обработке экспериментальных данных, но так и не смог проникнуть в тайны туманностей Андромеды. Мой шеф, гениальный аспирант, изображая на лице искреннее сочувствие, чертил на моих созвездиях изумительные кривые и выписывал наряды на получение денег.

К концу учебного года удалось отложить вполне приличную сумму и спланировать приближающееся лето. В июле снова отправлюсь в стройотряд на заработки, а в августе приглашу Инну на море. Последний раз был там с мамой и сестрой в тот злополучный год, когда чуть не сошёл с ума. С тех пор осталось к морю особое отношение. Как к учителю и врачевателю, вытягивавшему когда-то через мою, раскалённую солнцем кожу, скопившуюся в душе грязь и боль.

Лето прошло замечательно. В стройотряде я вёл себя, как истинный пуританин, давший обет безбрачия. Девицы наперегонки стремились склонить меня к грехопадению, парни заключали пари, но я умудрился, несмотря на ежевечерние пьянки, сохранить свою предполагаемую невинность.

Дома меня ожидал приятный сюрприз. Заработанных и скопленных денег с лихвой хватило бы на железнодорожные билеты и скромное пропитание с вином и фруктами, но жить предполагалось в палатке. Но всё вышло ещё лучше. Моя преданная подруга тоже втихомолку откладывала по зёрнышку, так что мы смогли снять чудесный сарайчик на берегу моря. С двумя топчанами, столом перед входом и керосинкой в углу двора. Жизнь обернулась сном наяву. За целый месяц мы ни разу не поссорились, что при наших характерах казалось почти невозможным. И дело не только в характерах. Во-первых, мы оба ещё не излечились от детского комплекса «ни так, ни сяк», потому постоянно самоутверждались друг на друге. А во-вторых, я не вписывался в её тусовку, а она — в мою. Традиционная проблема физиков и лириков. Её друзья, студенты Академии Художеств, все до единого — будущие гении, презрительно относилась к людям, не занимающимся искусством. В их компании мне разрешалось пить, есть и молча слушать рассуждения умных людей. Некоторые, наиболее агрессивные парни, перебрав водки, даже советовали оставить Инну в покое. Не по Сеньке, де шапка.

В моей институтской компании Инна ощущала себя не лучше. Её глаголы «чувствую» и «воспринимаю» казались моим приятелям выпендрёжем. За спиной они называли её барышней, застрявшей в 19 веке. А она умирала от скуки, выслушивая их пьяные рассуждения о квантовой механике, теории относительности и материалах, поглощающих высокочастотные излучения. Но в тот август всё это не имело ни малейшего значения. Мы проводили время вдвоём, и ничьи глупые заморочки не могли испортить праздничного настроения. А для нас тогда каждый день был маленьким праздником. Умение Инны радоваться мелочам заражало и затягивало меня с головой. Как в омут. Вынырнули из него только в день отъезда, и загрустили. Будто чувствовали, что так хорошо уже никогда не будет.

В городе ждала повседневная жизнь. График занятий оказался неплотным. Последние несколько предметов и выход на диплом. В феврале предстояло защищаться. У меня всё было намази, а многие ещё не определились с темой. Экспериментальная часть закончена. Осталось лишь написать текст. И тут…

Шеф вручил мне в качестве образца реферат своей будущей кандидатской. Я прочёл его и обомлел. Они с профессором опровергали исследования предыдущих коллег. Намекали на недобросовестность конкурентов, подтасовавших данные. Они сами, якобы, усовершенствовали условия эксперимента и получили чистые, научно доказанные разработки.

Для меня это было громом среди ясного неба. Так вот каким образом возникали плавно извивающиеся траектории на моих «Млечных путях»! Я грыз себя поедом за отсутствие интуиции и таланта, а отъявленный карьерист откровенно издевался над молодым идиотом! Оказывается, два года занимался не наукой, а откровенной туфтой. В следующий момент даже стало страшно. А что, если их разработками воспользуются конструкторы, создающие космические корабли или пассажирские лайнеры? Сколько аварий и смертей берут себе на душу эти мерзавцы!

Всю ночь я прокручивал эту ситуацию так и сяк, а к утру пришёл к единственно возможному решению. Защищать этот дутый диплом нельзя. Бросить всё к чёртовой матери, взять академку и повторить через год ещё раз. Хотя есть опасность загреметь в армию. Утром, так ничего и не решив, позвонил Инне и договорился встретится вечером около Публичной библиотеки.

Стоял отвратительный, промозглый ноябрь. Уличные фонари отражались в мокром асфальте, а сырой ветер проникал через куртку под кожу. Инна, втянув голову в плечи, кутала лицо в толстый вязанный шарф и покорно сносила мою возмущенную ругань. Я громко поносил двух негодяев, кота Базилио и лису Алису, два года дуривших меня, наивного Буратино и оплачивавших мою глупость медными грошами. Я расписывал чёрными красками пережитые страдания, когда осознал свою полную бездарность, рассуждал об опасностях, притаившихся в фальшивых разработках, и о собственной ответственности перед человечеством. Не забыл также упомянуть о планах на будущее: выбросить почти готовый диплом в помойку и начать всё заново.

Мы уже четверть часа стояли у входа в метро «Площадь Восстания», когда я, наконец, осознал, что иссяк. Инна вытерла платком отсыревший нос и раздражённо спросила:

— Ну и зачем дёргаешься? Кому они нужны, эти разработки? И потом… То же мне, трагедия! Ты и в самом деле не открыл ничего нового. Гнал два года халтуру, но хотя бы деньги за неё получал. Не то, что N…

 Она назвала имя художника, о творчестве которого писала дипломную работу:

— Его жизнь действительно сложилась трагично. Изобрёл уникальный метод смешивать краски, получил мерцающие полутона, писал изумительные картины, но при жизни не заработал ни копейки, потому что…

Инна принялась увлечённо посвящать меня в подробности жизни некоего N, но я уже не слушал. Какое мне дело до её проклятого художника, когда моя собственная жизнь потерпела полное и окончательное крушение! Резко развернулся и пошёл прочь. Ещё какое-то время слышался за спиной Иннин голос, но то, о чём она говорила, уже не доходило до моего сознания. То ли всё ещё по инерции рассказывала о художнике, то ли пыталась меня остановить. Не знаю. Меня колотило от обиды и злости. Чёртова эгоистка! Всегда она и только она! Натыкаясь на прохожих, я бежал по мокрому тротуару и не мог остановиться. Опомнился лишь у метро «Чернышевская». Закурил сигарету и повернул к Таврическому саду. Левое полушарие, выплеснувшее шквал эмоций, постепенно угомонилось, уступив место разумному правому. Ну и что с того, что два года занимался халтурой? Кому, в самом деле, всё это нужно? Защитится одна парочка честолюбцев, а через год на их место придёт следующая, выдвинет новую гипотезу и опровергнет старую. Я — не правдоискатель. Бросать коту под хвост готовый диплом и греметь в армию? Пусть Дон Кихот, неизлечимый романтик, сражается с ветряными мельницами, если есть охота, а мне больше по вкусу реализм.

Окончательно успокоившись, сел в автобус и поехал домой. Отогрелся на мягком сидении и размечтался. Защищу диплом, распределюсь в серьёзное НИИ… а как иначе, с моими оценками куда попало не пошлют… выбор за мной. А там исследования серьёзные, по государственным заказам. Вот тогда и посмотрим.

С Инной мы через пару дней помирились, хотя у обоих остался неприятный осадок. Она так и не поняла, почему я бросил её посередине улицы, не дослушав историю трагической жизни художника, а я не смог внятно объяснить, что в тот вечер мне нужна была помощь. Что чувствовал себя загнанным и безнадёжно одиноким зверем, как когда-то в детстве в конфликте с отцом.

Но, как говорится, всё проходит. Зачем ссориться, когда на носу Новый год. На Невском уже установили ежегодную, роскошно украшенную ёлку, а у памятника Екатерины и в саду, позади Аничкова Дворца, раскинулись ёлочные базары. Мы бродили вокруг прилавков, придирчиво выбирали игрушки, хлопушки и бенгальские огни. Этот Новый год мы решили встречать вдвоём, у неё дома. Родители ушли праздновать к друзьям, предоставив нам свободную жилплощадь. Разумеется, мы получили приглашения и от её, и от моей компании, но, куда бы мы ни пошли, одному из нас было бы неуютно.

Переждав бой курантов, Инна задала вопрос, которого я давно боялся. Как я представляю себе наши дальнейшие отношения?

Этот вопрос я сам задавал себе последнее время почти ежедневно. По идее я должен был сделать ей предложение. Прожив с женщиной более двух лет, порядочный мужчина обязан на ней жениться. Во всяком случае, таковы были в то время мои представления о мужском долге. Но я не сделал ей предложения. Не потому, что не любил, и не из-за дисгармонии в социальном окружении. Окружение было лишь временной трудностью. Через пару месяцев мы оба заканчивали институт, а значит, так называемые, друзья навсегда исчезнут из поля зрения. С большинством встретимся в лучшем случае лет через десять на юбилее. Дело было в другом. Вернее, в двух других причинах. Первая, но не самая главная — я боялся заводить семью и детей. Моя бульдожья наследственность могла проявиться в любой момент, превратив в отвратительного домашнего тирана. А во-вторых… рядом с Инной я не ощущал себя полноценной личностью.

Она обращалась со мной, как папа Карло, выточивший из случайно подвернувшегося чурбака Буратино. Своё видение мира считала абсолютной истиной, которую мне предстояло со временем постичь и разделить вместе с ней. А мне не хотелось проживать жизнь деревянной куклы. Поэтому, неопределённо пожав плечами, промямлил что-то нечленораздельное и сменил тему разговора. В результате, остаток новогодней ночи провёл на улице в одиночестве. Инна выставила меня из квартиры и из своей жизни.

И, тем не менее, я благодарен судьбе за эту встречу. Годы, проведённые рядом с ней, позднее назвал «Пробуждением». Благодаря этой женщине открыл и полюбил своё левое полушарие. Почувствовал, что оно может принести гораздо больше радости, чем правое.